Глава 3
     ДОМ С ВИДОМ НА МРАК
     День и вечер прошли бездарно, что было, впрочем, вполне в духе их семейства. Эдя Хаврон торчал дома и, пыхтя, поднимал на бицепс штангу, в паузах не забывая называть Мефодия дохляком и доходягой. От здоровенного потного тела Эди Хаврона пахло конюшней. – Я в твои годы… кххх… не в пример тем, которые… дурак, короче, ты! – подытожил он, опуская штангу так решительно, что затрещали спортивные штаны.
     Его сестрица Зозо Буслаева заперлась в ванной, включила воду и разговаривала по телефону. Изредка Мефодий слышал, как мать громко и вызывающе хохочет, заглушая даже воду. Этот хохот означал только одно: Зозо состряпывала себе свидание с очередным недопонятым женщинами экземпляром. Мефодий уже сейчас, заранее, готов был поклясться, что это какой-нибудь пересыпанный нафталином болван. Он определял это по напряжённому хохоту Зозо, который раздавался вдвое чаще, чем обычно. Чутьё подсказывало Мефодию, что собеседник надоел матери до чёртиков и она мысленно уже записала его в неликвиды.
     Мефодий привычно терпел и хохот, и комментарии Эди. Его терпение истощилось лишь тогда, когда Хаврон брякнул: – Слушай, я понимаю, что ты делаешь уроки! Но не мог бы ты писать помельче, чтобы чернила из ручки измазюкивались не так быстро? – Хорошо! – послушно сказал Мефодий и тридцать раз мелко написал на последней странице тетради: «Эдя – жирный бегемот, отстой в квадрате!» – Вот так? – спросил он, показывая тетрадь. – Умница! В самый раз! – одобрил Эдя. Мефодий понял, что он ничего не прочитал и вообще отвлёкся уже от своих экономических грёз. «Ха-ха-ха! Вы такой милый! Мне кажется, я знаю вас сто лет! Нет, двести лет! Ха-ха! Конечно, я не имею в виду, что вы такой старый! Для мужчины главное душа… Что вы сказали, простите, главное? Ах, какой вы комик! Просто Петросян Хазанович Задорнов!» – заливалась Зозо из ванной и страдальчески хохотала.
     Мефодий провёл длинную жирную черту и сунул тетрадь в ящик. Эта бредовая парочка ему осточертела. Он ощущал, что готов распахнуть окно и прямо с подоконника шагнуть на тучку. В этот момент он понял, что обязательно начертит сегодня на ковре ту самую руну со дна шкатулки. Будь что будет, но оставаться здесь дольше он уже просто не может.
     Мефодий вспомнил о трёх лопатах праха, которые останутся от него, если он неправильно начертит руну, но даже это показалось вдруг неважным. Или он станет магом и удерёт отсюда, или пусть его собирают с ковра.
     ***
     Настоящие швейцарские часы китайского производства немузыкально и жалко пискнули, изображая полночь. Мефодий, привстав на локтях, терпеливо дождался, пока они закончат терзать батарейку. Эдуард Хаврон не так давно пополоскался в душе и куда-то убежал. Не исключено, что даже и на работу. До утра он точно не появится. Зозо Буслаева металась на узком диванчике. Даже во сне у неё был несчастный вид. Утром ей предстояло встать ни свет ни заря и бежать пять километров, дразня вышедших на прогулку пёсиков и перепрыгивая через лужи.
     С новым поклонником, очеркистом Басевичем из газеты «Вчерашняя правда», она познакомилась на выставке автомобильных покрышек, где творческая личность задумчиво ковыряла ногтем шину «Матадор», смутно надеясь наскрести тему для новой статьи. Кроме работы, Басевич оказался помешанным на здоровье. Ел он только свеклу, варёный лук, капусту и проросшее пшено. Иногда пару огурцов и персик. И больше ничего. «Женщина, которая не выпивает натощак стакана сырой воды, для меня не существует!» – заявил он Зозо в первые пять минут знакомства. Умная Зозо немедленно заверила его, что пьёт сырую воду не только натощак, но и вместо обеда, а больше свеклы любит только варёный лук. Сама того не подозревая, она попала в десятку. На фоне общей любви к варёному луку их сердца устремились навстречу друг другу. К тому же встающая не раньше полудня Зозо, к радости Басевича, оказалась любительницей раннего бега.
     Басевич немедленно пришёл в радостное возбуждение и, пока многоопытная Зозо размышляла, какой чёрт потянул её за язык, заявил ей, что он впервые за свои три неудачных брака видит не легкомысленную самку, укушенную бешеной собакой приобретательства, а настоящую мудрую женщину.
     В общем, роман бурно развивался и был прерван на двое суток только неудавшимся опытом с боровом. К счастью, любитель проросшего пшена ни о чём не узнал. Примерно в то же время он обжёг себе голосовые связки, полоская горло йодом, и двое суток не мог говорить по телефону, а только хрипел.
     Но даже и в этом состоянии у него хватило сил накануне вечером позвонить Зозо и прохрипеть, что он завтра в шесть часов утра приезжает на метро, чтобы побегать трусцой под окнами у любимой женщины. Зозо пришлось срочно раскапывать на антресолях спортивный костюм и забирать у Мефодия его кроссовки. Размер ноги у них, по счастью, совпадал.
     Мефодий вытащил шкатулку и осторожно открыл её. Дно шкатулки было залито мертвенным светом. Прозрачный камень полыхал в темноте. Туман внутри вытягивался и пытался сложиться в руну – в такую же, что была изображена на дне. Руна внезапно показалась Мефодию на редкость безобразной. Она была похожа на раздавленного жука, разбросавшего во все стороны полусогнутые лапы. Центр представлял собой окружность. «Пора!» – подумал Мефодий.
     Опасливо поглядывая на спящую Зозо, на лицо которой падал голубоватый свет из шкатулки, Мефодий торопливо оделся, прокрался на кухню и поставил шкатулку на стол. Протянул руку и решительно взял прозрачный камень. На ощупь он был чуть тёплым, но, когда Мефодий, примеряясь к кардиограммным скачкам руны, сделал несколько взмахов в воздухе, камень нагрелся и стал почти обжигающим. Туман внутри превратился в красноватую змейку, которая кидалась на стенки, точно пытаясь вырваться. – Ага! Даже и прикинуть нельзя! Просто монументальное свинство! – буркнул Мефодий и, не давая себе передумать, быстро начертил на кухонном полу руну.
     Это было вдвойне сложно, поскольку камень не оставлял на линолеуме никаких следов. Чертить приходилось вслепую. На лбу у Мефодия выступил пот. Мысленно он уже рассыпался по кухне прахом, пачкая сушившуюся рубашку Эди Хаврона, которая белым призраком трепетала на люстре, прикованная вешалкой к изгибу провода.
     Мефодий провёл последнюю черту и отступил, точно художник, стремящийся обозреть своё творение. Камень постепенно остывал в его руке, а затем внезапно – безо всякого предупреждения или знака – рассыпался в его ладони мелким стеклянным порошком. В тот же миг руна зажглась. Особенно яркое пламя было на её похожих на лапы изгибах. Центр же, где Мефодий предусмотрительно начертил большой круг, был гораздо бледнее.
     Не дожидаясь, пока руна погаснет, Мефодий осторожно шагнул в её центр. Он ожидал покалывания, вспышки, боли – чего угодно, но только не того, что произошло. Мефодий вдруг понял, что кухня с синими фотообоями исчезла, а он стоит совсем в другом месте.
     По асфальту разбегались небольшие лужицы. Ветер, играя, гонял плёнку от сигаретной пачки. Красные глаза светофоров дробились в окнах и витринах. Небо, переплетённое проводами и рекламными перетяжками, было припорошено звёздами.
     Мефодий обернулся, и сразу же прямо в глаза ему прыгнул табличка «Большая Дмитровка, 13», прикреплённая на углу длинного серого дома, большая часть которого была затянута ремонтной строительной сеткой. «Ничего себе Скоморошье кладбище!» – подумал Мефодий.
     ***
     Дом № 13 на Большой Дмитровке, выстроенный прочно, но скучно, уже почти два века таращился небольшими окнами на противоположную сторону улицы. Дом № 13 так безрадостен и сер, что при одном, даже случайно взгляде на него барометр настроения утыкается в деление «тоска».
     Когда-то на том же самом пространстве – возможно, и фундамент ещё сохранился – стояла церковь Воскресения в Скоморошках. А до церкви ещё, прочно погребённая в веках, раскинулась здесь озорная Скоморошья слободка с питейными заведениями, огненными танцами и ручными медведями. Этих последних водили за кольцо в носу, заставляли плясать, а стрельцы подносили им в бадейке браги. Едва не каждую ночь пошаливали тут разбойные люди, поблескивали ножами, помахивали кистенями, до креста раздевали, а бывало, и до смерти ухаживали подгулявший люд.
     Во время грандиозного пожара 1812 года, охватившего Москву с трёх концов, церковь Воскресения в Скоморошках сгорела, и вскоре на её фундаменте священник Беляев выстроил жилой дом. Но не держалось на проклятом месте духовное сословие – будто кости скоморохов гнали его. И двух десятков лет не прошло, выросли здесь меблированные комнаты «Версаль», с закопчённым тоннелем коридора, клопиными пятнами на стенах и вечным запахом дешёвого табака из номеров. Каждый вечер бывали в меблирашках попойки, шла карточная игра, а в угловом номере жил шулер, поляк с нафабренными усами, хорошо игравший на кларнете. Жил он тут лет пять и прожил бы дольше, не подведи его однажды краплёная колода и не подвернись пьяному вдрызг артиллерийскому майору заряженный револьвер.
     Меблированные комнаты «Версаль» помещались на втором этаже, в нижнем же этаже дома № 13 располагалась оптическая мастерская Милька, у которого Чехов заказывал себе пенсне, а с переулка притулился магазинчик «Заграничные новости», где гимназисты покупали папиросы с порохом, шутихи и из-под прилавка легкомысленные картинки. По секрету, как бы в оправдание непомерной цены, сообщалось, что карточки из самого Парижа, хотя в действительности ниточка тянулась в Газетный переулок, в фотографию Гольденвеизера – сентиментального баварца и великолепного художника-анималиста.
     В советское время дом № 13 вначале был передан гостинице Мебельпрома, а затем в него вселился объединённый архив Мосводоканала. Бодрые архивариусы в нарукавниках делали выписки, а первый начальник архива Горобец, бывший мичман Балтфлота, резал ливерную колбасу на лакированной конторке Милька, умершего в Харькове от тифа в двадцать первом году.
     Так – меблированными комнатами, магазинной суетой и лоснящимися нарукавниками – день за днём и год за годом осквернялся забытый алтарь храма Воскресения в Скоморошках, пока однажды на рассвете из глухой стены соседнего флигеля бывшего училища колонновожатых не вышагнули двое.
     Один был безобразный горбун. Светофоры отражались в его серебристых доспехах, отчего те казались заляпанными кровью. На поясе, вдетый в кольцо, висел меч без ножен. Меч был странной формы. Завершался он крюком с зазубринами. Лезвие покрывали каббалистические знаки.Другой, приземистый мужчина, мрачный и суровый, как языческий истукан, был черноус, с сединой, серебрящейся в бороде. Красное, свободное одеяние с чёрными вставками точно стекало с его плеч.
Стражи мрака, возникшие столь бесцеремонно, огляделись. На асфальте клочьями лежал туман, пахнущий сырым одеялом. Черноусый вопросительно поднял брови, оглянувшись на горбуна. – Ну и?.. Я жду, Лигул! – произнёс он, с усилием дыша сквозь разрубленный нос. – Да, Арей. Это тот самый дом. Редчайшее место, здесь сходятся все нужные нам энергетические потоки. Всё необходимое подготовлено. Я распорядился. Защитная магия, пятое измерение… Комиссионеры и суккубы оповещены. С завтрашнего дня ты начинаешь работу: приём отчётов, отправка эйдосов и так далее. Обычная рутинная деятельность мрака. Разумеется, в данном случае она будет скорее отвлекающей, однако пренебрегать ею не стоит. Эйдосы на дороге не валяются. О том же, что будет твоей главной задачей, тебе известно, – покровительственно сказал горбун. – Отлично. Ну, титан духа и пленник тела, что ещё скажешь? До чего ещё ты додумался за те века, что мы не встречались? – иронично спросил Арей. Важный тон горбуна его явно раздражал. – Что предателей не существует, зато есть только люди нравственно приспособленные, – тонким горловым голосом ответил горбун. – Недурно сказано, мой кладбищенский гений! Ты поэт и философ, взращённый на хилой почве канцелярии мрака. В таком случае Иуда – всего лишь решивший подзаработать интеллигент, остро нуждающийся в горсти сребреников… Но хватит кормить друг друга рагу из парадоксов. Вернёмся к делам. Ты уверен, что время настало?
     Горбун вскинул голову. Голос его прозвучал фанатично: – Да. Всё ближе день, когда свет и мрак снова сойдутся в битве! И мрак победит! Маги света перестанут мешать нам, забьются в свои заоблачные норы, и эйдосы лопухоидов, которые мы вырываем теперь у них с таким трудом, хлынут к нам нескончаемым потоком… Всё, что нам нужно – это последнее усилие!
     Арей посмотрел на него с плохо скрываемой насмешкой. – Я в курсе. Очень мило, что ты напомнил… – сказал он.
     Лигул остро взглянул на него. Рука невольно скользнула к бедру, где висел меч. – Ты ведь ненавидишь меня, Арей? Ты бы с удовольствием снёс мне голову, сорвал бы с меня крюком своего меча дарх и разбил его. А все заточённые в него эйдосы забрал бы себе! – прошипел он.
     Арей пожал плечами. – Возможно. И ты ненавидишь меня, Лигул. Мы все ненавидим друг друга. Это обычная история для мрака. Хочешь – сразимся? Возможно, тебе повезёт больше и именно твой сапог опустится на мой дарх, – холодно сказал он.
     Горбун впился в него ненавидящим взглядом. Казалось, на дне его зрачков кипит лава. – Сейчас сражение между стражами мрака невозможно. Нельзя убивать своих, пока стражи света в силе. Но потом я встречусь с тобой, и пусть победит сильнейший, – произнёс он.
     Арей улыбнулся. Зубы у него была квадратные и широкие, благонадёжного цвета слоновой кости. – Зная тебя, я бы сказал: пусть победит подлейший. Не правда ли, Лигул? – уточнил он.
     Горбун заскрипел зубами, но справился с собой. Его рука выпустила рукоять. – Когда-нибудь мы ещё вернёмся к этому разговору. А пока займись мальчишкой! Двенадцать лет уже прошло. Его дар нужен нам, – сказал он медовым голосом. – Дар, дар… Нужен мраку, нужен стражам света… Насколько я знаю, в Канцелярии до сих пор не определились, в какой мере нам стоит доверять мальчишке. И главное, почему его дар возник. Или я неправ? – усмехнулся Арей. – Не стоит недооценивать Канцелярию мрака, мечник… Мы не определились лишь потому, что не хотим делать поспешных выводов. Нас интересует только то, что известно наверняка. Дар мальчишки – тёмный дар, но он отлично обходится без дарха, что уже само по себе подозрительно. Обходиться без дарха – свойство стражей света. Ему, единственному из нас, не нужны эйдосы, чтобы поддерживать и увеличивать свою силу. А силы его очень значительны. Он, рождённый в минуту затмения, впитал в себя восторг и ужас миллионов смертных, наблюдавших истинный мрак. И именно тогда в нём пробудился дар. Он научился, не осознавая того сам, накапливать энергии, самые разные: любви, боли, страха, восторга – чего угодно. Он делает их своими и может использовать. Мальчишка работает как огромный аккумулятор магии. Эта сторона его дара нам вполне известна. – То есть наш милый Мефодий Буслаев биовампир? – с иронией уточнил Арей.
     Горбун покачал головой, сидевшей на туловище так криво, словно она была нахлобучена в большой спешке. – Нет. Биовампир – это тот, кто выкачивает энергию, присасываясь к энергетической ауре человека и выпивая её до капли. Жалкое существо, шакал. Мальчишка же плевать хотел на всякие там ауры, хотя и видит их. Он уникален, он ловит стихийные выбросы энергий. Человек этого даже не замечает. Он выбрасывает свой гнев в пространство, просто чтобы избавиться от него, – и тот спокойненько попадает в кладовые к нашему мальчику, который даже не подозревает об этом. В схватке со стражами света Мефодий может стать незаменимым бойцом. Он будет выкашивать их десятками, даже златокрылых. Если мы, конечно, сумеем должным образом его подготовить. Страж мрака, не умеющий владеть своим даром, – ничто. Но опять же – первой задачей Мефодия будут не сражения. Скоро ему тринадцать, а ты знаешь, где он должен быть в этот день . – Ещё одна мысль, глубокая, как наши бездны, Лигул… Сегодня ты в ударе – изрекаешь прописные истины со скоростью учительницы очень средней школы. Согласись, если бы не подготовка мальчишки, ты отлично обошёлся бы без меня?
     Горбун осклабился, показав мелкие проеденные зубы. – Арей, никто не спорит, что ты лучший из бойцов мрака. Хотел бы я знать, какой способ боя тебе не известен. И ты отлично умеешь передавать своё знание. Но позволь напомнить тебе кое-что. Когда-то ты как будто даже имел отношение к древним богам, и языческие народы славили тебя как бога. Затем, уже в Средние века, после той истории, не буду напоминать какой, ты угодил в ссылку. Не забывай, где ты был, пока я не вытащил тебя!.. Неприятное, тусклое, безрадостное место. Кажется, заброшенный маяк на далёкой северной скале в океане? Я не ошибаюсь?
     Арей угрюмо посмотрел на горбуна. – Ты не ошибаешься. Ведь именно ты мне и устроил эту ссылку, Лигул. Сам устроил, сам и вытащил. Старый враг надёжнее друзей уже тем, что всегда о тебе помнит. И знаешь, что самое забавное? То, что и я не забыл, – негромко сказал он.
     Горбун быстро и тревожно взглянул на него. – Ну-ну, не надо благодарности, старина. Какие тут могут быть старые счёты? – сказал он. Ты найдёшь мальчишку, вступишь с ним в контакт и будешь его тренировать! Он должен стать ужасом мрака, кошмаром мрака, возмездием мрака – чем угодно! Эта девица, как там её… твоя служанка… поможет тебе… Не так ли? – Улита не служанка! Заруби это себе на… горбу! – негромко сказал Арей.
     Лигул побледнел. Удар попал в цель. – Она хуже, чем служанка! – крикнул он. – Она рабыня мрака. Она была проклята ещё во младенчестве, причём родной матерью, которая занималась чёрной магией. Эйдос у неё забрали, осталась только дыра. По книге жизни и смерти, твоя Улита давно мертва. Да девчонку давно должны были точить черви! Непорядок получается, а? Спорить с самой смертью, которая не знает ошибок! Надо было прикончить девчонку, но тут появился ты. Зачем, с какой радости? Даже дал ей какую-то часть своих способностей. Была бы хоть красавица, а то ни то ни сё… Мы махнули на это рукой. Какая разница, чем занимается выживший из ума барон мрака в своём разрушенном маяке? – Молчи! Не касайся своими грязными пальцами памяти той, чьего ногтя ты не стоишь! – У тебя ложные представления о рыночной стоимости ногтей, – ехидно сказал горбун. – Да уж, конечно… Старый глупый Лигул! Где ему понять нравственные метания барона Арея, мечника мрака! Подумать только, какая оригинальная история! Когда-то ты влюбился в смертную, нарушив наши законы, имел от неё дочь и, спасая эту смешную идиллию, наделал массу глупостей… Так много, что оказался на маяке. Волны, камни и ветер должны были промыть тебе мозги. И что? Даже на маяке ты не набрался ума. Спас эту девчонку-лопухоида, которую запутавшаяся мать обрекла на гибель. Интересно, с какой радости? Или она напомнила тебе твою дочь, которую ты не смог спасти? Когда ты наконец усвоишь, что мы бессмертны, а лопухоиды и дети лопухоидов – это так, расходный материал… Пешки в вечной игре добра и зла. Глупая плоть, глина с мерцающим огоньком эйдоса, который невесть зачем залетел туда! – Ты увлёкся, горбун! Может, тебе ради разнообразия пожить своей жизнью?
     Горбун замотал головой. В глазах у него появился какой-то сухой, лихорадочный блеск. – Ну уж нет! Пока что меня устраивает твоя! Я хочу понять! Ну скажи, зачем тебе нужен был тот поединок? Зачем убивать своих, пока живы враги? Разве тебя не учили, что сладкое всегда оставляют на десерт? – Я мстил тем, кто перечеркнул мою жизнь – прямо или косвенно. И, что меня терзает, отомстил не всем. Один ещё жив… – глядя в сторону, сказал Арей. Штукатурка соседнего, пятнадцатого дома по Большой Дмитровке задымилась от его взгляда. – Они хотели как лучше, Арей… Они спасали тебя от мерзости быта. Ты сам знаешь, что маги теряют магию, долго общаясь с лопухоидами! Погрязая, как в болоте, в мелких житейских заботах! Такие стражи потеряны для мрака. Потеряны навсегда! – убеждённо сказал горбун. – Я не просил мрак лезть в мои дела! Хватит с вас и того, что я ненавижу свет! – рявкнул Арей. – Возможно. Но ты не служишь мраку всей душой. Ты слишком ценишь свободу или то, что считаешь свободой. Ты дурак, Арей! Ты не понимаешь, что чистой свободы быть не может. Есть только свет и мрак. То, что не свет, – мрак. То, что не мрак, – свет. Никаких полутонов просто по определению быть не может. Нельзя быть злым в добрую полосочку и добрым в злую полосочку! Ты улавливаешь нюансы, Арей?.. Проклятье, что ты делаешь!
     Беседуя с Ареем, Лигул незаметно следил за ним боковым зрением, готовый среагировать при первом же подозрительном движении. Но атаку он всё равно пропустил. Даже не понял, была ли атака или Арей применил магию. Горбун только услышал, как лязгнули об асфальт его доспехи. В следующий миг он понял, что лежит на земле, а его же собственный меч ласково, точно бритва, скоблит рыжие волоски на его шее. Изгибом меча Арей подцепил цепочку дарха и теперь холодно разглядывал торопливо меняющую формы серебряную сосульку горбуна. – А ведь немало эйдосов ты заточил в свой дарх. Я слышал, в последние годы ты предпочитаешь покупать их у комиссионеров, а не отвоёвывать в бою? Оно и верно: злато во все века разило лучше булата. – Битвы между своими запрещены, пока мы не разделаемся со светом, – прошипел Лигул. – Мудрый и предусмотрительный закон! Интересно, кто его принял? Уж не ты ли, Лигул? Имей в виду, что запрещение дуэлей всегда приводило к падению нравов, ожирению и торжеству кошельков! Крови льётся меньше – да, но вместо крови льются сопли… Это ты мудро заметил про жалкое существо. Шакал не лев, и никогда не быть ему царём зверей. Ты шакал, Лигул. Неужели ты думаешь, что сумеешь подчинить себе мрак?
     Арей пошевелил кистью, заставив дарх горбуна покачиваться на лезвии меча, как маятник. – Подумать только, как просто! Одно лёгкое движение, и грозный Лигул лишится всей своей магии и станет обычным жалким духом… – задумчиво произнёс он. Губы Лигула побелели. – Но больше меня волнует другое, – продолжал Арей. – Я думаю о том единственном эйдосе, о судьбе которого мне ничего не известно. И когда мне приходит в голову, что он может оказаться в твоём дархе, тогда я теряю голову и мне хочется разрубить тебя на дюжину маленьких уродов! – Я тысячу раз говорил! Я не убивал твою!.. Я ничего не знаю о судьбе твоей… – начал Лигул.
     Рука Арея дрогнула. На щеке у горбуна появилась длинная царапина. Горбун поднял руку, стёр со щеки кровь и задумчиво лизнул ладонь. – Не произноси её имени! Оно слишком чистое для тебя! Или расстанешься с языком! – тихо сказал Арей.
     Лигул поспешно закивал. – Так ты потому покровительствуешь девчонке, что она напоминает тебе ту… Не злись! Имени я, как видишь, не произнёс, – заметил он. – Не твоё дело! Подумай лучше о твоём дархе! Как бы тебе его не лишиться! – сказал Арей.
     Горбун пожал плечами. Он уже справился с первым страхом. – Глупая угроза! Ты далеко не святоша. Может, тебе напомнить, скольких ты зарубил и сколько эйдосов в твоём собственном дархе? – спросил он. – Не стоит. Всех, кого я убил, я убил в честном магическом бою. Я не резал спящих и не убивал ударом в спину. И тем более детей и женщин, – заметил Арей. – Честный бой? Когда один противник опытнее другого в двадцать раз, разве бой можно назвать честным? Честным он был бы при равенстве сил! – усмехнулся горбун. – Никто не мешал моим противникам учиться владеть клинком, – сказал Арей. – Ага… А заодно полторы тысячи лет быть богом войны, участвуя во всех сражениях и битвах, и приобрести тот же опыт… Демагогия это всё! Другого такого же приобрести невозможно, – буркнул Лигул.
     Арей задумался. Слова Лигула всё же поколебали его уверенность. – Они могли запастись каким-нибудь артефактом! Многие так и делали, – буркнул он. – Ну вот! Мы вернулись всё к той же печке, от которой начинали танцевать. Не можешь победить в честном бою – победи в нечестном, – осклабился горбун.
     Арей легко подбросил его дарх и поймал его на повёрнутый плашмя меч. Цепочка натянулась. Лигул напрягся. – Помолчи, Лигул! Твои рассуждения мне неинтересны. Забудь об Улите. И тем другим, своим прихвостням, скажи, чтобы забыли. Если с ней что-то случится, им придётся искать себе нового горбуна. Ты всё понял? – медленно произнёс Арей.
     Сглотнув, горбун кивнул. Цепочка в последний раз скользнула по изгибу меча.
     Лигул тут же вскочил и довольно оскалился. Самоуверенность возвращалась к нему огромными скачками. – Ты так же хорош, как и прежде, Арей. Я опасался, ты потерял форму. Но не смею тебя больше отвлекать. Этот дом твой. Мефодий тоже твой. Решай сам, как именно ты будешь обучать его. Мне безразлично. Но знай: Канцелярия мрака не спустит с вас глаз. И не теряй времени. Мефодию скоро тринадцать… – Этого ты мог бы и не говорить…
     Горбун отступил и спиной шагнул прямо в стену дома. – Тогда до встречи, мечник Арей, барон мрака! Знай, для тебя это единственный шанс оправдаться после той истории! Или вновь маяк и одни и те же холодные волны – днём и ночью! – донёсся его удаляющийся голос. «Свет для меня слишком скучен, мрак слишком подл. Возможно, маяк и одиночество лучший выход для меня!» – подумал Арей.
     Когда вскоре, наполняя электрическим гулом соседние переулки, по параллельной улице бодро прокатился первый троллейбус, возле дома № 13 уже никого не было. Однако с того самого утра с домом № 13 стала твориться какая-то чертовщина. Знающие люди плевались и переходили на другую сторону улицы. Вначале начальник объединённого архива Мосводоканала, один из многих преёмников бывшего мичмана Балт флота, неожиданно попал под суд по неприятному финансовому делу, как будто не имевшему к магии никакого отношения. Нагрянула проверка, захлопали кулаки по столешницам, заметались сердца, запрыгали под язык таблетки валидола, всколыхнулась вековая пыль. Затем весь архив Мосводоканала подбросило в воздух, запуржило бумажками и перенесло по новому адресу.
     Примерно месяц дом № 13 стоял пустым, и за это время кто-то ухитрился разбить бутылкой стекло на втором этаже и искорёжить гвоздем цептеровский замок, вселив в его недоверчивую душу стойкое неприятие ключа. Кроме того, неизвестными средь бела дня были увезены фигурные литые решётки подвала, служившие ещё священнику Беляеву и имевшие в декоре элементы креста. Увезены средь бела дня, нагло и с концами. Почти сразу дом снаружи обстроился лесами, обтянулся плотной ремонтной сеткой, и о его существовании странным образом напрочь забыли…
     А между тем с этого дня и началась настоящая история дома № 13 по Большой Дмитровке.
     ***
     Мефодий довольно долго бродил у дома, пока не убедился, что никто к нему выходить не собирается. Торжественная встреча с хлебом и солью явно отменялась. Его либо не хотели замечать, либо ожидали от него чего-то вполне определённого. «Ждёте в гости? Отлично, я иду!» – с вызовом подумал Мефодий.
     Оглядевшись, он поднял строительную сетку и пробрался внутрь, под леса. Дом был покрыт сетью известковых морщин. Пахло отсыревшей штукатуркой, облезавшей слоями. Цепляя макушкой о металлические крепления лесов, Мефодий отыскал дверь – высокую, деревянную, с закрашенным изнутри стеклом, которая запросто могла получить первый приз на мировом конкурсе заурядностей. Она открывалась внутрь, и леса ей, по-видимому, не мешали. Мефодий постучал, а затем толкнул её раз, другой, третий. Дверь не поддавалась. – Эй! Это я, Мефодий Буслаев! – крикнул он в цель и услышал, как его голос гулко прокатился по пустым коридорам и комнатам.
     Ничего. Ничего и никого. Мефодий начал злиться. – Вы меня достали со своими тупыми фокусами! Я ухожу! – крикнул он и хотел уже уйти, как вдруг услышал негромкий звук.
     Дверь медленно приоткрылась. Слегка, не больше, чем на одну треть, не то чтобы приглашая, но, скорее, не препятствуя ему войти. Мефодий протиснулся внутрь. Он ожидал, что внутри будет темно. Так и оказалось. Однако темнота не была полной. Он отчётливо различил неширокую площадку с выщербленным паркетом и уходившую вверх лестницу. Дом внутри выглядел заброшенным. Всё, что представляло какую-то ценность, было уже вывезено. Лишь белели кое-где на полу брошенные за ненадобностью бумажки и стоял стул без сиденья.
     Подчиняясь неясному зову, Мефодий поднялся по лестнице и дважды повернул налево, когда нашаривая, а когда угадывая закругление коридоров. Старый дубовый паркет постреливал под ногами. Где-то скрипела приоткрытая рама.
     Остановившись рядом с большой двустворчатой дверью, Мефодий на секунду задумался, а затем решительно толкнул её. Он увидел круглый стол – неожиданный в этом доме, лишённом мебели. На столе горели две толстые чёрные свечи, вставленные в глазницы черепа.
     И снова никого. Мефодий испытал смешанное чувство суеверного страха и раздражения. – Свечей я тоже могу назажигать… Черепушку в кабинете биологии раздобуду! Дальше что? Долго мне ещё бродить? – спросил он недовольно.
     Странная реплика Мефодия возымела неожиданное действие: рядом кто-то расхохотался. Мефодий резко повернулся, но никого не увидел. Лишь осознал вдруг, что к нему летит узкое лезвие ножа. Всё заняло считанные мгновения. Он успел только понять, что это смерть. Уклониться было невозможно, но в последний миг, когда лезвие почти вошло в тело, он, не задумываясь и не планируя этого заранее, представил прозрачный барьер. Тонкий, как лист бумаги, прочный, как сталь. Лезвие, звякнув, отскочило, точно ударилось о твёрдую преграду. – Недурно. Инстинктивная магическая защита сработала. Если бы это было не так, с парнем вообще не имело бы смысла возиться, – вполголоса сказал кто-то.
     Не было ни дыма, ни вспышки, ни запаха серы – просто рядом с Мефодием внезапно возник мужчина. Мефодию он показался похожим на языческого истукана. Широко посаженные глаза, разрубленный нос, усы, борода с сединой. На шишковатый лоб по центру наползла стрелка волос. Дышал он хрипло, с усилием. Зато на полу стоял так уверенно, словно врос в него корнями. «Ну и запястье у него! Берцовая кость, а не запястье! Такими лапищами только гранёные стаканы давить»,– подумал Мефодий. Он сообразил, что это и есть тот самый маг, к которому его позвала Улита.
     Мефодий не поклонился, хотя на какой-то миг голову его помимо воли попыталась пригнуть неведомая сила. Но он собрался и сумел противостоять. Более того, Мефодий вложил в сопротивление столько силы, что подбородок его, вместо того, чтобы опуститься, задрался нелепо высоко. Ощущая неловкость, Мефодий осторожно вернул голову в прежнее положение. Мужчина, от которого ничто, казалось, не могло укрыться, хмыкнул с уважением.
     У стола с чёрной свечой появилась Улита. От прежней Улиты в ней остались только толщина, пепельные волосы и вечная насмешка в глазах – насмешка над собой и над всем миром. Одежда же её разительно изменилась. Поверх камзола висела перевязь с узкой блестящей рапирой с изогнутым наконечником. Однако Улита не интересовалась привычной для неё рапирой. Она на неё обращала не больше внимания, чем грудной младенец на вставные зубы своей бабушки. Она была занята коробкой шоколадных конфет с ромом, которую держала в руках.Арей повернулся к Улите и, кивнув на Мефодия, спросил низким тягучим голосом: – Это тот самый? Я не ошибся? – Да, Арей. Мефодий Буслаев собственной персоной. Адын штук. Двуй рука, двуй нога, – насмешливо подтвердила Улита, откусывая конфету. – Колоритный мальчонка. Но сомневаюсь, что он нам подойдёт. Какой-то он тощий, взъерошенный. Улита, ты не ошибаешься? Ты уверена, что это действительно он? – сурово повторил Арей. Однако Мефодию показалось, что он знает все ответы заранее.
Улита кивнула. – Именно он, – сказала она стерильным голосом идеальной секретарши, читая по лбу Мефодия, как по листу бумаги. – Мефодий Буслаев. Родился двенадцать лет назад в час полного солнечного затмения. Драчлив и вспыльчив. Склонен к великодушию, но мстителен. Имеет неплохое здоровье и сравнительно гибкую психику. Любит поездки. – Это хорошо, что любит поездки. Это нам полезно. Кто любит поездки – тот полюбит и полёты, – одобрил Арей, деловито потерев разрубленную переносицу. – А вот что у него с происхождением? – Происхождение… м-м… Родители нейтралы, из тех, что не горячи, не холодны. Живёт с матерью и её братом. Забавные личности, однако без способностей по нашему профилю, – заявила Улита и заела это печальное известие ещё двумя конфетами с ромом. – Смотри, диатез будет! – предупредил Арей. – У меня? Да любой диатез сдохнет, один раз меня увидев! Это пусть красавицы мучаются, мне всё по барабану: что потоп, что золотуха, что чумные микробы, – заявила Улита. – О себе расскажешь после. Что у нас ещё по Мефодию? – Влюбчив. В прошлом году три месяца таскался за девчонкой из соседней школы. Следил за ней издалека, провожал до дома, прячась за деревьями, но близко так ни разу и не подошёл. А потом у девчонки вдруг вспыхнул рюкзак с учебниками. Сам собой! Сублимация желания, должно быть… Вот тут-то, туша огонь, они и познакомились. Правда, великая любовь сыграла в ящик после первой же дюжины реплик. Девчонка оказалась чуть умнее табуретки. Наш синьор помидор был очень разочарован.
     Мефодий, ошалевший от явного наговора, хотел перебить, но Улита протянула руку и длинным ногтем легко царапнула его по щеке. Тотчас губы и дёсны Мефодия одеревенели, как от наркоза, а рот повело в сторону. – Ненавижу, когда меня перебивают, – сказала Улита. – Что у нашего друга с учёбой? Разумеется, лопуходиные знания ничего не стоят, но всё же интересно, с какой скоростью ручеёк знаний орошает его извилины, – продолжал свой допрос Арей. – С учёбой у синьора помидора неважно. Хвастаться нечем. Хотя некоторые учителя и находят, что способностей не лишён, но…
     Жёсткие губы Арея растянулись в усмешке: – Ох уж это «мог бы, но» и просто «но»! Как часто я это слышал! Какое короткое слово, но сколько народу споткнулось о него за все века! Гораздо больше, чем обо все валяющиеся не на месте предметы!.. Дальше, Улита! Не тяни! – А что дальше? Вот он – перед вами. Мефодий Буслаев. Прошу любить и жаловаться! – пожала плечами ведьмочка.
     Арей скользнул по Мефодию оценивающим взглядом. Мефодий ощутил себя словно на громадных весах. – Хм… Ну не знаю. Ну а как он тебе лично? – спросил Арей. – Я просто обожаю этого мальчугана! Он такой симпатяга! С кашей бы съела, да каши жалко, – заявила Улита. – Улита, перестань! Твои шуточки меня утомляют, – поморщился Арей. – Я ещё и не начинала. Только разогревалась. – УЛИТА!
     Голос Арея почти не изменился, не стал громче, однако в нём точно зазвенел колокольчик, и оба – Улита и Мефодий – это ощутили. «Осторожно!» – сказал себе Мефодий. Улита перестала глотать конфеты и поспешно склонила голову в поклоне: – Простите, барон!
     Мефодий взглянул на неё с удивлением. Неужели он в самом деле барон? А если нет, то почему она так назвала его? – Ты уже говорила с ним об обучении? – продолжал Арей, явно и, вероятно, намеренно не обращаясь к Мефодию. – Не-а. Он знает об этом меньше, чем курица о яичнице-глазунье, – вновь смелея, сказала Улита.
     Мефодий не выдержал. Стоять в стороне и слушать, как о нём говорят в третьем лице, словно о какой-то козявке, было не в его правилах. – Ага, я понял! Вы вроде магов из идиотских книжонок о школах волшебства! Типа, сказал трубодырус , взмахнул палочкой – и пошёл дождик! – с вызовом сказал он, обнаружив, что рот его уже оттаял.
     Он был уверен, что сморозил полную чушь, однако Арей и Улита с тревогой переглянулись. – Трубодырус ? М-м-м… кажется, в элементарной магии действительно встречалось что-то эдакое. Вот только про волшебные палочки я давно не слышал. Мне чудилось, маги отказались от них ещё в Средние века, в эпоху насланного бешенства на артефакты, – морща лоб, задумчиво произнёс Арей. – Может, мы опоздали, и элементарные маги уже вышли с ним на контакт? – с тревогой спросила Улита.
     Арей быстро взглянул на Мефодия. Тот не успел отвести взгляд. Когда их глаза встретились, Мефодию показалось, что его мозги превратились в лёд. Лёд, сквозь который опытный страж мрака легко видит самую суть. – Нет, – лениво сказал Арей. – Ложная тревога! На контакт они не выходили. Он ничего не знает. – А как же трубодырус и сведения про школы? – Не заморачивайся! – отмахнулся Арей. – Заурядный агентурный сброс. Обычные протечки в литературу секретных сведений. Напомни мне завтра утром, чтобы я послал в Канцелярию заявку на плановые инфаркты у писателей. Надо хорошенько проредить нашу агентуру. Напомнишь? – Да, барон. Обязательно, – сказала Улита и внезапно появившейся ручкой сделала себе пометку на ладони. Памяти она явно не доверяла. Самый тупой карандаш лучше самого большого склероза.
     Арей кашлянул. И этим кашлем словно поставил точку, показывая, что именно теперь, от этого самого места и начнётся серьёзный разговор. – Видишь ли, Мефодий, школ у нас нет. Тибидохсы и Магфорды существуют только у элементарных магов. Мы же представляем другую силу. Регулярный набор учеников и их обучение не входят в наши планы. Хотя порой – в исключительных случаях – мы тоже вынуждены брать учеников. Однако их не много. Сотни учеников в тысячелетие хватает нам за глаза. К тому же реально из них остаётся одна десятая часть. Но даже и эти десять оставшихся не знают о существовании других, ибо мы никогда не сводим учеников вместе. Наше обучение индивидуально, – сказал он. – А почему остаётся одна десятая? Не нравится им у вас? Уходят? – с вызовом спросил Мефодий. Хотя он и ощущал страх перед Ареем, его всё же тянуло дразнить барона мрака, испытывая границы дозволенного.
     Арей мрачно ухмыльнулся. – Уходят. Туда и туда! – он показал глазами вверх и вниз. Внезапно поняв, что он имеет в виду, Мефодий сглотнул. – Ничего не поделаешь, – продолжал Арей. – Обучение стражей тьмы мало похоже на обучение обычных магов. У нас нет контрольных и оценок. Нет сочинений, изложений, пересказов и домашних заданий. Мы не зубрим заклинаний и не варим декокты из мозолей мегеры и одолень-травы. Мы тренируем стража, причём исключительно опасными методами. – Почему опасными? – спросил Мефодий. – Потому что играем с теми силами, которые не признают игры вполсилы или понарошку. Нельзя понарошку бросить в раскалённую лаву, понарошку проклясть или понарошку разрубить двуручным мечом. Пресловутый драконбол, который считается опасным спортом, просто детская забава в сравнении с нашими тренировками. Для нас лучше, чтобы страж мрака не дожил до конца обучения, чем провалил задание и опозорил нас перед стражами света, нашими врагами. «Ничего себе шансы остаться в живых! Один к десяти… С другой стороны, эта девчонка Улита смогла как-то выжить. Что я, хуже?» – подумал Мефодий, испытывая то, что обычно называют: и хочется, и колется. – И вы хотите, чтобы я стал вашим учеником? – спросил он. – Что-то в этом духе. Учеником-практикантом, наёмным сотрудником, боевым магом – кем угодно. Мне плевать на слова, важна суть. Считай, что я взял тебя на работу. Ты будешь делать то же самое, что я и Улита. В свободное время я буду обучать тебя сражаться, срезать дархи и осваивать истинную магию, которая есть в тебе изначально. Главное – пробудить её. Это может пригодиться тебе в дальнейшем. Разумеется, если ты останешься в живых, чего лично я тебе не обещаю. – А если я откажусь? – спросил Мефодий.
     Улита с тревогой посмотрела на Арея. – Откажешься, значит, откажешься. Мы уважаем свободу выбора. Она является главным и обязательным правилом игры. Не существуй этой свободы хотя бы в теории, наша битва со стражами света, которая ведётся уже целую вечность, была бы изначально лишена смысла, – холодно сказал Арей. – Значит, я смогу уйти? – спросил Мефодий.
     Арей с иронией посмотрел на него. – Легко. Мы сотрём тебе память о сегодняшней встрече и отпустим. Другое дело, что рано или поздно твой дар всё равно измучит тебя. С таким даром нельзя жить спокойно, поверь мне, а отнять его у тебя не в силах никто. Даже я. Разве что вместе с жизнью, что опять же, повторяю, противоречит правилам. Но если хочешь – вновь возвращайся в своё убожество. Устраивай мелкие гадости поклонникам матери и таскай мелочь из карманов у Эди, – сказал он. – А у вас что, мелочь таскать не придётся? – поинтересовался Мефодий. Осведомлённость Арея ему не нравилась, хотя уже не удивляла. – Разве что по зову сердца. Магия сделает тебя независимым, во всяком случае от денег. А теперь мне нужен определённый ответ: «да» или «нет».
     Мефодий заколебался, барахтаясь в объятиях искушения. Призрак удачи, одетый в чёрный фрак, с манишкой из сбывшихся желаний, манил его к себе холёным пальцем. На другой чаше весов лежали надоевшая до тошноты школа и крошечная комнатка на окраине, в которой Зозо и её чудаковатый братец увлечённо портили друг другу нервы на поле квартирных баталий. Интересная жизнь в таком антураже представлялась Мефодию сомнительной. – Хм… Эдьке-то всё равно, но воображаю, как отнесётся к этому моя мать. Она не замечает меня, когда я есть. Но когда меня нет – это она очень даже замечает… – буркнул Мефодий. – Твою maman я беру на себя. Обещаю, что она согласится. Мы будем действовать вежливо, но жёстко. Завтра утром ей позвонит один из наших комиссионеров и уладит все вопросы. Могу даже обещать, что мы обойдёмся без зомбирующей магии и всяких штучек, – сказал Арей. – А кто такой комиссионер? – спросил Мефодий.
     Услышав вопрос, Улита не сдержалась и рассмеялась. Надкусанная конфета у неё в пальцах брызнула ромом. – Комиссионер? А ты разве не… В любом случае, ты немного потерял! С этими пройдохами ты ещё познакомишься! – едва выговорила она сквозь смех, но сразу замолчала, поймав взгляд Арея. – Если других возражений нет – тогда ещё один небольшой ритуал. Обойдёмся без ржавых иголок и пергаментов… На колени! – приказал Арей. В его руках возник тяжёлый двуручный меч с извилистым лезвием. Закругление для срезания дархов на конце было едва заметно.
     Мефодий встал на колени. Меч коснулся его щеки, обжёг её точно льдом и опустился на плечо. – Я мечник Арей, барон мрака, бог войны, беру тебя, Мефодий Буслаев, в ученики и оруженосцы. Я стану учить тебя всему, что знаю, и опекать, пока смерть не разлучит нас… – возвышая голос, отчётливо произнёс Арей. – «Пока смерть не разлучит нас…» Хотела бы я, чтобы и надо мной стражи мрака имели власть только до смерти… – с завистью прошептала Улита.